М.В. Тельтевской 100 лет

 Моему дорогому учителю 100 лет. Мне половина… Теперь уже возраста во времени нет… Есть личность и её дела. Все больше и больше значимые для меня… Какая она была? Внешность её была незаурядная – крупные черты лица, большая голова, притягивающие глубокие глаза, круто посаженный высокий лоб, волевые губы. Первое впечатление – могучая глыба. Через некоторое время понимала, что все это большое, значимое, непререкаемое составляли глаза – властные, умные, глубокие, волевые, сдержанные, а дальше в процессе общения – добрые, понимающие, ироничные – от которых нельзя было отвернуться, им солгать или просто слукавить – стыдно.

Такой же, как глаза, был дирижерский жест – сдержанный, волевой, скупой, всегда значимый, выразительный. Не могу сказать, что Мария Васильевна обладала особыми тайнами мануальной техники, что она скрупулёзно работала над мелким жестом, часами работала над одной фразой, нет, это не её методика. Скорее наоборот, она шла от общего к частному, что и соответствовало её могучей натуре. Она заставляла охватить мыслью всю музыку сцены, проникнуть в её содержание и значимость, что и было толчком к тщательному проникновению в структуру мысли, формообразование – от большой части к периоду, фразе, интонации и выразить все, что ты понимаешь в игре на фортепиано.

Теперь какой-то перевес дирижирования. У неё была старая данилинская привычка – не переходить к дирижированию, пока учение полностью как музыкант не освоит музыку, играя на рояле, поняв её умом и сердцем. Дирижирование как бы видимость уже воплощенной музыки. Поздно понимаешь… Незабываемы её уроки над оперными сценами русских композиторов, особенно Мусоргского, которого она высоко ценила как композитора особой выразительности слова. Не случайно все мои 5 лет учебы в 43 классе сопровождал портрет работы Репина, напротив которого в кресле восседала Мария Васильевна… Войдешь в класс – налево портрет Мусоргского, направо – Мария Васильевна. Одинаково большие, значимые, могучие, с размахом жизненной и творческой силы. Нас, студентов, это ко многому обязывало. Не могу сказать, что учиться у Марии Васильевны было легко – да и может ли быть легкой у глубокого, умного, требовательного творческого педагога, де еще такой яркой индивидуальности… Требовала она много и имела на это право – вся жизнь это служение: хоровое дело, ученики, консерватория… Я поняла это гораздо позже, и сейчас после 25 лет

работы в музыкальном училище понимаю все больше, что для нее значила работа. Это был воздух, которым она дышала… Когда я смотрю на фото, где она, первая выпускница Подотдела Московской консерватории, стоит с Чесноковым, Данилиным, Кастальским, - понимаю, почему в дореволюционной России многие учителя не имели семьи – творчество, работы с учеником – вот чему отданы жизненные силы… И удивительная скромность… Бессменное синее платье с кружевным воротничком, серая сумочка и… огромный творческий организм… Её можно было любить или нет, бояться, уважать, но для нас, студентов, авторитет её был непререкаем. Помню, Мария Васильевна пришла на хор, где работал её дипломник, который никак не мог собрать хор в дикционном ансамбле в быстром темпе. Вошла Мария Васильевна, все встали. Она поздоровалась, не говоря ни слова, поставила руки на «внимание», и при минимальном движении, на одном дыхании под её управлением хор выдал идеально точную выразительную фразу – «Пусть сосны и ели всю зиму торчат…» Опыт, волшебство, авторитет? Допели на подъеме все произведение до конца. После чего её управление было вознаграждено аплодисментами студентов.

От учебы в её классе, в дальнейшем просто от общения у меня осталась только благодарность и восторженные воспоминания. Если бы я тогда знала, сколько можно было бы от неё почерпнуть – живой легенды… А она упорно вкладывала в нас, воспитывала всем своим образом жизни. Помню, на I курсе пошли мы с классом поздравлять Марию Васильевну с Женским днем, а в классе у нее были одни мальчики, к ней домой (надо сказать, что жаловала она больше мужскую половину) – все мальчики и я. Поздравили, попили чай, и Мария Васильевна как всегда начала нас просвещать на предмет духовной музыки, о которой тогда мало кто рассуждал… Поставила Всенощную Рахманинова на виниловом диске, ребята сказали спасибо и ушли, а я 2 часа слушала музыку вдвоем с Марией Васильевной на прозрачных дисках и думала: «ну почему я должна за всех так долго сидеть и слушать скрип и треск с едва слышным звуком». Боже, как стыдно. С каким бы удовольствием сейчас я бы поговорила с умным, добрым человеком… Как ветрена молодость!

До конца её жизни я имела честь переписываться с Марией Васильевной – не было такого случая, чтобы она не ответила на мое письмо или на поздравление. Целая связка добрых умных заботливых писем – я всегда чувствовала к себе её любовь и внимание – она помнила по именам всех моих родственников, после того как в свои 75 лет побывала у меня в гостях в Рязани. Поражаюсь. Как только её хватало на всех! Не случайно Бог наделил её могучей силой духа, долгими годами жизни, Любовью к ученикам и хоровому искусству – чтобы выполнить свою миссию на земле. И она выполнила назначение с достоинством и честно. Простите меня, спасибо Вам, Мария Васильевна. Вечная Вам память. Я с трепетом и благодарностью говорю моему учителю: «Я очень стараюсь оправдать Ваше доверие, я знаю, что Вы мне доверяете».

Н.М. Щербакова. Рязанское музыкальное училище